«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

приспособлений и норовят поставить ее на место мысли, истинная физическая природа которой – рефлекторная, эмоциональная и чувственная – попросту от них ускользает.

– Я ровным счетом ничего не понял, – признался Жуйживьом.

– Да это как в джазе, – сказал Анжель. – Транс.

– Кажется, начинаю догадываться. Вы хотите сказать: как если бы одни были к этому восприимчивы, а другие – нет.

– Совершенно верно, – продолжал Анжель. – Очень странно видеть, когда находишься в трансе, как другие продолжают рассуждать, манипулируя формами. То есть когда ощущаешь внутри себя мысль, я имею в виду. Нечто вполне материальное.

– Вы очень туманно рассуждаете, – сказал Жуйживьом.

– Я и не стремлюсь быть понятным. Ужасно скучно выражать словами то, что я так ясно чувствую. Кроме того, мне от всей души плевать, разделит кто-нибудь мою точку зрения или нет.

– Трудно с вами спорить, – сказал Жуйживьом.

– Охотно верю, что трудно. Но прошу вас учесть то смягчающее обстоятельство, что я позволил себе высказаться в этом жанре впервые за все время.

– Вы сами не знаете, чего хотите, – сказал Жуйживьом.

– Когда я чувствую удовлетворение в руках и ногах, когда я могу быть вялым, расслабленным, как мешок с отрубями, я очень хорошо знаю, чего хочу, потому что тогда я могу представить себе, как это должно быть.

– Я совершенно сбит с толку, – сказал Жуйживьом. – Имманентная, имплицитная и императивная опасность, объектом которой я являюсь в настоящее время, – простите мне эту аллитерацию – должно быть, некоторым образом объясняет то состояние дурноты, близкое к коме, в котором находится моя физическая оболочка сорокалетнего бородача. Поговорите со мной о чем-нибудь другом.

– Если я буду говорить о другом, я обязательно начну говорить о Рошель, что повергнет в прах здание, с таким трудом возведенное мной за последние несколько минут. Потому что мне смертельно хочется трахать Рошель.

– Я вас понимаю, – сказал Жуйживьом. – Мне тоже. И я намерен, если с вашей стороны не будет возражений и в том случае, если полиция оставит мне такую возможность, осуществить это после вас.

– Я люблю Рошель. Возможно, из-за этого я скоро начну делать глупости. Потому как сил терпеть у меня больше нет. Моя система слишком совершенна и никогда не сможет быть реализована; кроме того, ее нельзя никому передать. Значит, реализовывать придется мне одному, и люди ничего в ней не поймут. Из этого следует вывод, что, каких бы глупостей я ни натворил, ничего не изменится.

– О какой, простите, системе идет речь? – спросил Жуйживьом. – Вы меня сегодня совсем сбили с панталыку.

– Изобретенная мной система решения всех проблем, – сказал Анжель. – Я в самом деле придумал, как их разрешить. Это великолепный способ, дающий быстрый результат. Беда в том, что знаю его я один. Но я не могу передать его другим людям, потому что слишком занят. Я работаю и люблю Рошель. Понимаете, в чем дело?

– Люди успевают делать куда больше, чем вы, – сказал профессор.

– Да, но ведь еще нужно время, чтобы валяться на животе и балдеть. Скоро я займусь и этим. Я очень многого жду от этого занятия.

– Если за мной завтра приедут, позаботьтесь о практиканте. Прежде чем бросить его, я отрежу ему руку.

– Но вас рано арестовывать, – сказал Анжель. – Вы имеете право еще на одно убийство.

– Иногда они делают это заранее. Все законы тогда насмарку.

VIII

По тропе, далеко выбрасывая вперед ноги, шагал аббат Петижан. На плече он тащил тяжелую переметную суму, а требник небрежно крутил за веревочку, совсем как школьник, который только что отзубрил положенное и теперь беззаботно играет чернильницей. Чтобы усладить собственный слух (и заодно осенить себя святостью), он пел старинный религиозный гимн:

Зеленая крыс-ка

Пробегала близ-ка

Я поймал ее за хвост

И друзьям своим принес

А друзья мне хор-ам

Приготовь с лимон-ам

Сбрызни как моллюс-ка

Будет нам закус-ка

Положи на блюд-ца

Чем тебе не устрица

В два счета съедим

Чужим не дадим

Ждем на улице Карно

В каком доме все равно.

Аббат чеканил каблуками привычный ритм песни, и от всех совершаемых телодвижений собственное физическое состояние воспринималось им как удовлетворительное. Конечно, временами какой-нибудь колючий пучок травы посреди дороги или злобный и царапучий «колючкис верблюжатис» скребли под сутаной его лодыжки, но разве можно обращать внимание на всякие мелочи? Аббат Петижан и не такое видал, слава Всевышнему.

Слева направо дорогу перешла кошка; аббат догадался, что он у цели. И вдруг, совершенно неожиданно, очутился в самом центре археологического лагеря – посреди палатки Атанагора. Хозяин палатки меж тем находился там же, всецело поглощенный одним из своих стандартных ящиков, который не желал открываться.

– Привет! – сказал археолог.

– Привет! – ответил аббат. – Что это вы делаете?

– Пытаюсь открыть ящик, но у меня ничего не выходит.

– В таком случае не пытайтесь. Не стоит искушать судьбу.

– Это всего лишь фасиновый ящик.

– А что такое фасина?

– Смесь такая, – сказал археолог. – Долго объяснять.

– Тогда не объясняйте. Что у вас нового?

– Сегодня утром скончался Баррицоне.

– Magni nominis umbra[12], – сказал аббат.

– Jam proximus ardet Ucalegon…[13] – подхватил археолог.

– О! – с уважением отметил Петижан. – Не следует верить в дурные приметы. Когда его будут предавать песку?

– Сегодня вечером. А может, завтра.

– Надо бы сходить туда. Что ж, до скорого.

– Подождите минуту, – сказал Атанагор. – Я иду с вами.

– Может, выпьем на дорожку? – предложил аббат.

– Хотите «Куантро»?

– О нет!.. Я прихватил с собой кое-что.

– Еще у меня есть зитон, – сказал археолог.

– Спасибо… не беспокойтесь.

Петижан распустил ремни своей котомки и, порывшись немного, извлек на свет флягу.

– Вот, – сказал он. – Отведайте.

– После вас…

Петижан не стал спорить и сделал хороший глоток. Потом протянул флягу археологу. Тот поднес ее к губам, запрокинул голову, но почти сразу выпрямился.

– Там пусто, – сказал он.

– Ничего удивительного… – вздохнул аббат. – Я не меняюсь. Пьянчуга и болтун, а плюс ко всему еще и прорва ненасытная.

– На самом деле мне не очень-то и хотелось, – признался археолог. – Я мог бы и притвориться.

– Теперь все равно, – сказал аббат. – Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского?

– А что вы называете «прибором с бубенцами»? – спросил археолог.

– Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, – сказал аббат. – Прибор с бубенцами – свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра.

– Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, – сообщил археолог. – Итак, положим, двадцать пять.

– Но-но! Это слишком. Скажите «три».

– Тогда три.